Родное и близкое

Сейчас города все более становятся похожими друг на друга, и все они теряют свой образ.
Помогают сохранить в нашей памяти образы городов замечательные люди - краеведы. Они есть в каждом городе. В наше время работа краеведов как никогда нуждается в поддержке. Только из-за того, что эти люди собирают многочисленные исторические документы - открытки с видами старых городов, старые фотографии домов и улиц,- они приносят большую пользу нашему обществу.
Приведу пример. Недавно в Москве восстановлен дом Ф. И. Шаляпина, где устроен теперь музей великого певца. До недавнего времени в этом доме была коммуналка. Сейчас в нем воссоздана обстановка в том виде, в каком она была при Федоре Ивановиче: мебель стоит так, как она стояла в начале века, картины и фотографии висят так, как тогда висели, и т. д. Все это стало возможным благодаря московским краеведам и потомкам Шаляпина.
Хочется верить, что настанет такое время, когда станут возрождать не только отдельные дома, но и целые города, и тогда нужны будут краеведы.
Сейчас мы открыто признаем многие ошибки, которые были совершены в 20-е и 30-е годы. Настала пора их исправлять, возрождая утраченное.
В этом смысле в мире накоплен большой опыт по сохранению памятников.
Несколько недель я провел во Франции. Самое сильное впечатление осталось у меня от Барбизона. Это маленькая деревня в сотне километров от Парижа, в которой жили выдающиеся французские художники - Дебиньи, Милле, Диаз, Коро и другие. В мировом искусстве они известны как барбизонцы, по названию этого места.
В те времена, когда они работали, Барбизон был маленькой деревней, окруженной лесами. Художники недаром выбрали это место - поэтические пейзажи, леса, крестьянские дома, покрытые черепицей и обросшие мохом.
Сейчас это очень престижное место во Франции, потому что в этой стране, как и во всем мире, очень ценятся исторические заповедные места. Владельцами этих крестьянских домов стали теперь очень состоятельные люди.
Здесь все сохранено так, как было при барбизонцах. Когда я заходил в дома Милле и Диаза, меня не покидало ощущение, что сейчас я увижу самих художников, настолько в доме сохранена подлинная обстановка. Даже из окон этих домов видны те пейзажи, которые открывались художникам более ста лет назад.
Французы пояснили, что при муниципалитете есть специальные реставрационные службы, которые восстанавливают эти дома и следят за их сохранностью. Всякое вмешательство в природную среду там запрещено. Внешне дома сохраняют облик середины XIX века, когда здесь жили и творили барбизонцы. Атрибуты цивилизации - гаражи, склады и т. д.- спрятаны под землю.
Или взять такую урбанистическую страну, как Япония. Несмотря на то, что там все на счету - земля, ресурсы, японцы восстановили уголок старого Саппоро. Он построен наново на время конца XIX века по старым гравюрам. Там есть конка, вокзал, дом почтальона. Когда я был в Японии, у меня самое сильное впечатление осталось от Саппоро.
А разве у нас на родине мало таких мест, которые вызывают душевный трепет?
Взять Савинскую слободу. Сколько великих художников здесь работало! Левитан, Каменев, Крымоз, Коровин.
Разве не должно быть такое место заповедным, тем более, что рядом находится прекрасный памятник мирового значения - Савино-Сторожевский монастырь?
Однако приезжаешь в Звенигород и с горечью видишь, как ломают дома, меняют планировку, уродуют улицы, и от Савин-ской слободы почти ничего не осталось.
В русском изобразительном искусстве есть очень много примеров того, как среда обитания, «малая родина» накладывала отпечаток на всю творческую жизнь художника. Точнее сказать, это не примеры, а закономерность, иначе и быть не может.
Суровая былинная природа Вятского края воспитала художников В. и А. Васнецовых.
Великая русская река Волга подарила миру Б. Кустодиева с его широтой, удалью, разнообразием написанных русских типов.
Или В. Суриков. Могучая сибирская природа, мужественный характер казаков вырастили такого гиганта живописи, каким он был. Все эти художники до конца своих дней не порывали связи с «малой родиной», хотя жили в столицах. Суриков до самой кончины ездил в Красноярск, переписывался со своими красноярскими друзьями.
Взять две наши столицы. Они очень сильно влияли на художников.
Строгость линий, изощренность Петербурга воспитывали потребность к рисунку. Петербуржцы - большие рисовальщики.
Москва с ее многоцветьем разновременной архитектуры, суетливыми улочками тоже наложила отпечаток на художников. Как правило, москвичи - прежде всего живописцы.
Я родился и вырос в Москве, в одном из живописнейших ее уголков - в Хамовниках. Старинные улицы, таинственные особняки этого места, Новодевичий монастырь сформировали меня как художника. Это мои родные края, моя «малая родина».
Помню Великую Отечественную войну. Я живу на Зубовском бульваре. Наступает 1943 год - год, в который в военной Москве была открыта для обозрения Третьяковская галерея. Это был настоящий большой праздник для москвичей.
Со своим дедом, очень интересным человеком, интеллигентом старой закваски, мы идем в Третьяковку. Так получилось, что мы попали сначала в зал икон. Это искусство тогда мне показалось непонятным, хотя мой дед старался мне его объяснить. Во мне было немое удивление, но я все равно ничего не понял.
Так продолжалось до той поры, пока я не познакомился с Николаем Михайловичем Чернышевым - отцом моей соученицы. Пройдя по залам Третьяковки с этим человеком и прослушав его объяснения, я вдруг обнаружил, что иконы для меня ожили, заговорили языком искусства, который я до того не понимал. Помню, остановилось время.
Другое, такое же сильное впечатление осталось у меня от А. Рябушкина, который считался тогда художником, «не совсем надежным», из-за чего в Третьяковке висела всего одна его картина «Свадебный поезд».
И вот все то, чем обогатил меня Николай Михайлович, соединилось в этом произведении. Я увидел и декоративность решения, и ощущение пятна, и необыкновенную живопись.
С тех пор Рябушкин стал моим любимым художником. Знакомство с его произведениями продолжилось после войны, когда вышли в свет монографии о его творчестве.
Он творил в то время, когда русскую икону только открыли. И вот удивительно, что все, что свойственно русской иконе - духовность, поэтичность, музыкальность, формальные изыски - было в произведениях Рябушкина - художника из среды иконописцев.
Сейчас много говорят о личностном в искусстве, о самовыражении. Хочется задать вопрос, самовыражались ли Рябушкин или Суриков? Думаю, в этом никто не усомнится. Им было что выразить!
Сейчас личностное понимают очень часто как необходимость писать только на злобу дня, потрафляя сиюминутным прихотям публики.
Насколько это выдержит проверку временем, неизвестно. Скорее всего, не выдержит. В искусстве другие критерии. Если говорить о Рябушкине, то вот настоящее личностное отношение к русской жизни, к русской истории.
В нашем теперешнем искусстве обозначилось столько путей, что можно в них запутаться. В сонме последних реляций идет переоценка ценностей: все то, чем мы всегда гордились, ставится под сомнение. Хочу сказать, что такие художники, как Андрей Петрович Рябушкин, остаются для нас вечными ориентирами. Он стоял у истоков одного из плодотворнейших путей в искусстве. Его творчество - золотой песок нашего искусства.
У Рябушкина мы не встретим произведений на злобу дня, его творчество поэтично, оно не вызывает впечатлений ужаса, патологии. Оно возвышенно-поэтично.
Эти качества присущи русскому искусству исторически. Они удивительны, эти качества. Приведу пример. Конец XIV века. Нашествие ордынских захватчиков. Казалось бы, этот ужас должен захватить все, в том числе и искусство. Однако этого не происходит. Более того, в это труднейшее и страшное время создается самое поэтическое, самое возвышенное произведение - «Троица» Андрея Рублева.
В этом великая тайна и великое предназначение русского искусства. В нем нет эдакой хроникальности и буквальности в описании происходящего.
И в этом своем качестве оно всегда поднималось до предвидения грядущего. Вспомним произведение «Зеленый шум» А. Рылова. Современники увидели в нем предчувствие грядущих социальных бурь, хотя его мотив «принято относить к чистому пейзажу».
Это свойство образного восприятия мира характерно не только для изобразительного искусства. Например, в стихотворении С. Есенина «Сорокоуст», которое нам долгое время представляли как свидетельство одобрения поэтом индустриализации, мы ясно ощущаем современные экологические проблемы.
Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунный поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?

Одним словом, созданные в произведениях искусства образы говорят гораздо больше научных и других описаний.
Поясню эту мысль. Положим, мы захотим представить себе жизнь русского общества первой половины XIX века и начнем для этого планомерное чтение разных книг и брошюр - диссертаций по экономике, исторических исследований, литературно-критических обозрений и т. д. Такое чтение может длиться сколь угодно долго, и сколько бы мы ни читали, все будет мало.
Однако ни каждое из этих описаний в отдельности, ни все они вместе не дадут той желанной картины, которая возникает у нас при знакомстве, например, с поэмой Н. Гоголя «Мертвые души». Ведь по ней можно составить представление обо всем - и о психологии людей, личной и социальной, и об одеждах и нарядах, и о быте и т. д. и т. п. Внимательный читатель найдет в этом сравнительно небольшом произведении и проблемы экологии, и религиозно-нравственные аспекты жизни, и социально-экономические отношения.
Но самое главное - он отыщет в нем вечные и посему всегда современные образы наших соотечественников, образ времени - то, что не смогут дать никакие научные описания.
Такова природа и сила искусства, таков генезис художественного творчества.
Хочу напомнить, что Гоголь, побуждая своих товарищей к писательству, советовал им начинать с описания собственной квартиры. В таком призыве очень много принципиально верного с точки зрения художественного творчества.
Хочу привести в связи с этим одну мысль Леонардо да Винчи. Он утверждал, что ему достаточно посмотреть на пятку слепого человека, чтобы сказать, что человек этот слеп.
Эта мысль гения, на мой взгляд, может лежать в основе наших представлений об искусстве; она многое дает для понимания миссии художника.
Русские художники, создавая произведения на малозначительные (по меркам некоторых теперешних искусствоведов) и неэффектные сюжеты, представляли в них обобщенный образ Отечества. Примером может служить произведение А. Саврасова «Грачи прилетели» с его «краеведческим» сюжетом.
Если говорить о краеведении, то мы порой излишне увлечены научной стороной дела, забывая о его художественных аспектах. Между тем любой портрет купца или крестьянки, созданный где-нибудь в Рыбинске, какая-нибудь незатейливая акварель середины прошлого века очень многое поведают нам о почти забытой теперь жизни российской провинции. Нам же почему-то кажется, что для полноты картины нужно как можно больше находить неизвестных фактов.
Знать-то мы, может, и будем больше, а вот чувствовать?..
Мы, люди конца двадцатого столетия, слишком уверены в «спасительности» знания. Уж слишком мы все изучили, уж слишком нас ничем не удивить! И в Эрмитаже мы бывали, и Третьяковку «проходили», и Русский музей посещали. А если не успели еще, то к нашим услугам и телевидение, где с готовностью расскажут о русском искусстве за какие-нибудь пятнадцать минут или за полтора часа, смотря по социальной группе зрителей, и туризм, которым можно пользоваться всем, кому не лень,- лишь бы посмотреть какую-нибудь русскую экзотику с удобствами, а потом рассказать о ней за досужим застольем друзьям-приятелям вперемежку с похвальбой о купленном модном тряпье.
Как часто мы впадаем в грех оценивать прошлую культуру с наших «современных» представлений всезнайства!
И как тут не вспомнить А. Венецианова, который наверняка не знал и малой толики того, что известно теперь иным самоуверенным гражданам, но создал бессмертные образы русской культуры? В его произведениях нет ничего такого, что, по мысли некоторых наших современников, должно быть у художников всех времен и народов и уж, конечно, у теперешних художников. У Венецианова нет ни строящихся железных дорог, хотя он жил в то время, когда они уже прокладывались в России, нет других достижений научно-технического прогресса, хотя они уже были у нас тогда. А есть (сюжетно) только самое неприхотливое, самое незатейливое - снопы пшеницы, пашня, женщина с ребенком, что иные критики считают теперь несущественным и неактуальным.
Для меня же очень проблематичен вопрос, осталось бы творчество Венецианова в истории, посвяти он свои произведения этим «эпохальным» достижениям.
Если уж говорить об эпохальности, то нужно привести почти не встречаемые ныне в современных изданиях слова Гоголя о творчестве: «Я никогда ничего не создавал воображением, и не имел этого свойства. У меня только то и выходило хорошо, что было взято мной из действительности, и данных, мне известных. Угадывать человека я мог только тогда, когда мне представлялись самые мельчайшие подробности его внешности. Я никогда не писал портрета в смысле простой копии. Я создавал (подчеркнуто Гоголем.- В. 3.) портрет, но создавал его вследствие соображения, а не воображения. Чем более вещей принимал я в соображение, тем у меня вернее выходило создание».
Эти слова сейчас, на мой взгляд, очень актуальны. Они актуальны для нашего искусства, для нашей жизни, для нашего искусствоведения, для понимания реализма.
Действительно, если воспринимать жизнь с позиции творчества, с позиций поиска правды, если воспринимать ее, не укладываясь в прокрустово ложе схем и догматов, то она будет открываться перед нами во все более неожиданных, во все более свежих и интересных аспектах.
По-моему, нет ничего более пагубного, как относиться к творчеству, исходя из заранее принятой догмы, когда человек отбирает факты, исходя из этой догмы, принимая только то, что для этой догмы приемлемо, и отвергая все неподходящее к ней, исходя из воображения, а не из действительности.
Годы культа и застоя тем и страшны были, что во всем господствовала догма. Из всей истории литературы имели право на существование и изучение произведения лишь части писателей и поэтов. Из всего русского искусства - только те художники, которые выражали «классовое сознание» или «революционность».
Тем самым оскоплялась или переиначивалась картина жизни и искусства, обеднялась душа, утрачивался художественный вкус.
Утрата художественного вкуса, на мой взгляд, является главным печальным итогом тех неприглядных лет.
И что же здесь удивляться, что теперь в эту столь усердно пробитую брешь поползли как тараканы явления и «творения» массовой культуры, разрушительные для души человека, опасные для его нравственного здоровья.
Помимо вкуса мы утрачиваем и образность мышления, и понимание того, как слитно и цельно создавалась наша культура.
Приведу примеры из истории искусства. Известна дружба И. Забелина с А. Рябушкиным, В. Серовым, И. Репиным, В. Суриковым. Будучи блистательным знатоком русской истории и русского быта, Забелин снабжал своих друзей художников различными сведениями, которые помогали им создавать произведения.
Или В. Стасов. М. Мусоргскому он находил сюжеты музыкальных произведений, доставал для него старые гравюры, картины, материалы, раскрывающие тот или иной сюжет. Такими материалами он снабжал не только Мусоргского, но и почти всех композиторов «Могучей кучки». Известна дружба В. Верещагина с ростовским краеведом А. Титовым, купцом первой гильдии, много сделавшим для реставрации ростовского кремля в конце прошлого века. Титов помог Верещагину в создании его произведений цикла, посвященного Отечественной войне 1812 года. Из переписки Верещагина и Титова известно, как Титов находил художнику атрибуты его произведений: одежду, предметы быта и т. д.
Благодаря таким связям мы имеем бесчисленное множество великих и малых произведений искусства - творений живописцев, литераторов, зодчих.
Так нераздельно создавалась наша отечественная культура.
И в каких бы отдаленных краях мы не были, какие бы интересные страны не посещали, она всегда с нами. Мы всегда возвращаемся домой, к своей земле, к своим городам, к своим истокам...

В. Н. Забелин, заслуженный художник РСФСР